Марк Азов - «Мир приключений» 1987 (№30) [Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов]
А нам не смешно.
— С кем теперь дело будем иметь? — спрашивает О’Нил, он всегда смотрит в корень.
Но Высокий чин уже в Африке, ему нелегко вернуться на землю. Он словно не слышал вопроса.
— И там этот “Эскадрон” будет не тайный, а явный, я у них быстренько поубираю смутьянов, если нужно, хоть половину населения. Зато другая половина будет образцовая. Да, — говорит мечтательно, — там заработки не то, что здесь, пальмы, море… Можно лет пять отдохнуть… — совсем размяк.
— Так кто вместо вас? — настаивает О’Нил.
Высокий чин приходит в себя. Ему досадно, что разболтался, что наговорил лишнего. Он сразу трезвеет.
— Ну, ладно, — рубит, — пофантазировал. К делу. Вашу группу надо довести до пяти человек. Сейчас будет поворот в работе. Обо всем узнаете от нового шефа. Учтите, он человек железный. Слова “пощада” в его словаре нет. Такие акции провел, что вам и не снилось. И конспиратор величайший. Он сам вызовет, когда надо, — и усмехается.
Простились без рыданий, без объятий. Пожелали друг другу счастья и долгой жизни. Он ушел, а мы еще посидели, обсуждая новость. Проходит день, три, пять, неделя, две.
Мы начинаем беспокоиться. Может, о нас забыли?
(А может, так и лучше?)
На очередной оперативке начальник начинает вспоминать какие-то стародавние дела. Убийство президента Кеннеди, например (ну как же, из жизни Америки). Но при чем тут Кеннеди, это дело политическое, а не уголовное, полиция там сбоку припека. Ага, оказывается, ему приглянулся тот самый окружной атторней (поверенный. — А.К.) Нового Орлеана Гариссон, который, помните, устроил свое собственное расследование и начисто угробил весь этот здоровый талмуд, что родила комиссия Уоррена по расследованию.
Он раскопал массу всяких вещей — доказательства заговора, свидетелей, разные показания.
В конечном итоге ему, конечно, заткнули рот, а свидетелям жутко не повезло, всех смерть замела подчистую — кто от рака умер, кто из окна выбросился, кого машина сбила, а кого просто хулиганы укокошили… Бывает.
Но наш начальник вопит:
— Вот образец полицейского! Самостоятельного, не боящегося ответственности, честного, упорного и искусного! Ясно вам? Искусного. Вот вы все тоже должны быть такими. Не бояться высказываться, если со мной не согласны! Кто со мной в чем-нибудь не согласен? А? Говорите прямо! Я это ценю (как же!). Вот вы, Гонсалес, в чем вы не согласны со мной?
— Я во всем согласен, я, что я… — блеет Гонсалес.
— А раз так, — уже другим тоном говорит начальник, — переходим к текущим делам.
Он сообщает о налете, который предстоит совершить на подпольную фабрику по переработке опиума-сырца, распределяет силы, дает указания.
— Все идите, готовьтесь. Вы, О’Нил, Леруа и Роберт, останьтесь. (О, господи, неужели очередная нотация?)
Когда мы остаемся в кабинете вчетвером, происходит чудо.
Вы знаете, я вообще-то не верю в чудеса, во все эти иконы, которые вылечивают болезни, взгляды, которые двигают посуду на столе, операции аппендицита голыми руками… Чушь все это. Я не верю (теперь точнее будет сказать — не верил), что человек даже после долгой болезни, по прошествии многих лет, после пластической операции может настолько измениться, что его не узнать. Тем более за одну — две секунды!
И тем не менее это происходит на моих глазах. Я вдруг вижу, что в кресле, в котором только что сидел наш болтливый, суматошный, в общем-то, добродушный и немного ленивый начальник, теперь сидит человек, от которого, прямо как волны, исходит такая жестокость и беспощадность, что мороз продирает по коже. Брр! И глаза у него не глаза, а кусочки льда. Да не может быть, такого не бывает!
— Вот что, — и голос у него стал другим — резким, скрипучим, — акцию с Бер Банка вы провели неплохо и с Дором тоже. Кое-чему вас этот Высокий чин все-таки научил. Хотя он дилетант и мальчишка. Пришлось его сплавить подальше, он только и годится с зулусами сражаться. Теперь я буду вами руководить. И мы займемся настоящими делами. Ясно?
Мы сидим остолбеневшие. Да, вот это сюрприз! Это наш-то начальник, тюфяк… Ничего себе, тюфяк! И уж если Высокий чин в его глазах неумелый мальчишка, то могу себе представить его самого в деле!
Молчим, а он продолжает:
— Так вот, кончайте ваши никчемные игры со всякой уголовной швалью. Нечего на них патроны тратить, да и полезными они иной раз бывают. Теперь все силы “Черного эскадрона” — на борьбу с подрывными элементами! Ясно?
Еще бы! На этот раз он так произнес эти слова “подрывные элементы”, что если б слова могли убивать, от “элементов” осталась бы горстка пепла. Страшный человек.
— Всех этих коммунистов, профсоюзных активистов, борцов за всякие свободы, щелкоперов, оппозиционеров — всех, всех к стенке. Свобода должна быть только у нас. Ясно? Германия до первой войны, Чили, Гаити, Португалия при Салазаре — вот настоящие режимы. И у нас должен быть такой. Вы полицейские, вы боретесь с преступниками. Все правильно. Но запомните, что лучшие из лучших вы, солдаты “Черного эскадрона”, должны выметать всю нечисть. На кладбище! И не бойтесь, мы вас прикроем. За нами такая сила! — Он многозначительно поднимает палец к потолку. — А теперь слушайте задание…
Он объясняет. Когда мы слышим, о чем идет речь, кого надо убрать, у нас глаза лезут на лоб. И я понимаю теперь, что наш всесильный Высокий чин щенок по сравнению с этим теперь уже во всем нашим начальником.
— Ясно?.. — спрашивает он под конец. — Идите. Действуйте.
И опять происходит чудо. Перед нами снова наш привычный тюфяк.
Мы, чуть не пятясь, выходим из кабинета и еще не скоро приходим в себя. И… сразу же начинаем действовать, словно он смазал нам пятки скипидаром.
Вы, конечно, ждете, чтоб я вам рассказал, о чем идет речь на этот раз? Рассказа не будет. Извините. Про все не расскажешь…
Анатолий Безуглов
·
СИГНАЛ ТРЕВОГИ
На дверях моего кабинета висит табличка, где указаны дни и часы приема посетителей. Но люди приходят и в неприемное время. Отказать я не могу: человеческие беды и несчастья не знают расписания.
Тот мартовский вторник не был исключением.
— Аня Дорохина, — так представилась молодая женщина, явившаяся ко мне на прием.
Я не удивился, что она уговорила секретаря пропустить ее в мой кабинет, — Дорохина была напориста. Но чувствовалось, что это не тот напор, за которым кроется нахальство.
